Все, что ты видишь — лишь наслоение тебя самого на какую-либо картинку. Все, чего ты боишься — ты сам.
Существует теория: Все люди плавают в своих пузырях. Кто-то в маленьком, кто-то в большом. Стенки пузыря гладкие настолько, что отражают то, что у него внутри. Но, в то же время, они прозрачные. У кого-то opacity равен 50%, у кого-то 15%, у кого-то 95%. И когда за пределами своего пузыря ты видишь нечто, ты видишь лишь его образ, на который наслаивается твое собственное отражение.
Расскажу пример. Меня долго мучил страх девочки-из-звонка. Однажды, в отражении двух грязных оконных стекол, она мне явилась. У нее были мои падающие на лицо волосы и моя дикая полуулыбка на одну сторону. Глаза — на уровне моих глаз. Как же меня и подбросило! Трясло так, что казалось, будто началось землетрясение. Стоило мне повалиться на пол, как угол стола как-то неприятно врезался в мой затылок. Вот тогда-то до меня и доперло, что любой страх становится страхом лишь в комбинации с твоим собственным отражением.
Прости, я сумбурно объясняю. Суть в том, что все страхи, они всегда были в тебе, всегда. И избавиться от них можно лишь, если вылезти из пузыря.
Но сейчас я говорю лишь о сформированных страхах, напомни мне рассказать о самом чувстве. Эту тему я знаю хорошо, что логично после многолетних тренировок и борьбы с ними.
Вдох на четыре счета. Мне странно ловить тот же трип, что ловишь ты. Это кажется мне необычным. То, что я касаюсь своего затылка и накручиваю прядь волос на палец. Ты пишешь мне: "6мин". Через мое горло проходит горячая волна, идет по позвоночнику целенаправленно в центр тела, а потом чуть ниже. На длину одной ладони ниже, и я растекаюсь. Вместо меня — суфле из сухофруктов в предоргазменном состоянии.
Задержка. Считаем до шестнадцати. Головокружение, тошнота. Так и надо. Чтобы ватные руки и пустая голова. Мысли почти собраны в единое целое. Мои руки зависают над клавиатурой, и я зажимаю shift. Потом еще раз. И еще раз. [Пятикратное нажатие клавиши включает режим залипания клавиш...] И ты говоришь мне, что растерял все мысли, как только подошел к компьютеру.
На выдохе считаем до восьми. Меня косит. От этой схожести. Ты пишешь мне: "мне что-то подсказывает, что наши миры — как панельные дома"; Ты пишешь мне: "ты так легко провоцируешь рекурсии".
Я рассказываю об этом кому-то.
Мне говорят: "Тебя замкнуло"; Я отвечаю: "Иди к черту". Сейчас, когда ты свалил спать, начинает проступать реальность. Футболка, джинсы, даже стол. Все в крови. Теперь понятно, почему мышь прилипает к руке. I`m bleeding. Я просто не замечаю этого.
Как он не понимает, что именно из-за таких действий я и перестаю с ним встречаться? Все вокруг ему должны, особенно я. Он делает добрые дела, ага, конечно. За каждое сказать "спасибо" не достаточно. Надо, блядь, встать на колени, расстегнуть ему штаны и отсосать так, чтобы искры из глаз.
И каждый раз я говорю ему, что мне нужен другой человек, что я не хочу (не-могу-господи-не-заставляйте-меня ). А он спокойно пожимает плечами и тянет меня на себя, чтобы поцеловать. И когда мне становится нечем дышать, я абстрагируюсь. Он начинает покусывать мои разбитые губы. Каждый мой стон от боли он воспринимает как страстный. Каждое мое движение чтобы оттолкнуть его — сексуальной игрой. У него в голове — глючный электронный словарь. Все, что он говорит — пошлятина.
И даже когда я пулей вылетаю из его машины и быстрым шагом двигаю домой, у него нет ни грамма сомнения в том, что я вернусь. Я вижу на своем телефоне смс: "Жаль, что мне сегодня не досталось твоего чудного ротика". Удаляю, стираю слезы с лица. Я удаляю следующую: "Устроишь мне маленький минетик, пока я веду машину?" И следующую: "Хочу в следующий раз отыметь тебя на капоте" И еще одну: "Почему ты не отвечаешь, детка? Ты ласкаешь себя?"
Удалось урвать пару часов сна. Мне опять снился ты. Мы сидели за моим древним фано, в том самом городе, который и называть-то не стоит, и мои пальцы как-то совсем неловко двигались по клавишам. Постоянно торчали мизинцы, кисти были неправильно округлены, а локти прижаты к телу. Ты бил меня по рукам линейкой, но не кричал. Над ухом звучал тихий спокойный голос: "Не напрягай руки. Убери мизинцы. Дома надо было заниматься, а сейчас — играй. Ты сможешь"
Просыпаться не хотелось. То ли потому что сна было — всего ничего, то ли потому что так и не было опознано то произведение, что ты меня учил играть.